Как танцуют фламинго?

Тихим осенним вечером, когда тишина наполнила переулки города, и по избитой копытами лошадей мостовой не бегали в вечной суете оголтелые прохожие, мы с дядюшкой Карузо сидели в мастерской за очередным шедевром нашего воображения. Это был фламинго из красного дерева. Тонкая струя света пробивалась от камина через волокна дерева прямо к нам. Мы долго в молчании наблюдали за изяществом гибкого материала. Трепет моей души селил в моем юном сознании мысль о неповторимости незаконченного шедевра. Мне в тот момент казалось, что не будь я юным студентом, не познать бы мне в этом столь великолепного ощущения. Дядюшка Карузо долго молчаливо смотрел на него, лишь позже он обратил маленькие, чуть видные из-под густых бровей, глаза, похожие на две маленькие искорки в мою сторону и спросил: Кевин, а как же они танцуют? Как?
Я был поражен и, всем лицом обернувшись к дядюшке, выказал на нем свое недоразумение. Я ответил: Не знаю, ведь я никогда их не видел.
- А может быть, Горацио нам скажет? Ведь он много плавал, путешествуя по свету.
В этот момент я был поражен настойчивостью Карузо. Он был стар и ели передвигался. Держась за моё плечо, он снял с вешалки потрепанный временем, но бережливо ухоженный, сюртук и произнес: Пойдем. Я давно хотел узнать, как они танцуют.
Выйдя на улицу, мы побрели к Горацио. Перед нами стояла жуткая мгла, наполненная типичным сырым Лондонским туманом. Ботинки тихо хлопали каблуками, разнося эхо по углам темного переулка.
Горацио был скрипачом и ему уже было за семьдесят. Он славился своим неистовым мастерством и типичной для композитора угрюмостью. Он жил неподалеку в старом обветшалом доме, стены которого изнутри были исчирканы копотью горелок. В комнате всегда стоял тяжелый запах парафина и порой он въедался в легкие, наполняя их свинцовой тяжестью.
Про Горацио говорили, что всю свою жизнь он играл так, как будто он играл последний раз. Слезы сами бежали по щекам в тот момент, когда он прикасался смычком до струн своей потертой скрипки.
Он в этом жил, и ни кто не мог сравниться с его желанием принести себя в жертву музыке.
Вот мы уже подходим к его двери, Карузо стучит и повествует о своем визите экономку Горацио Флору.
Флора открывает дверь. И мы, войдя в комнату, застаем двух молча сидящих у камина пожилых людей. Одного я знал, это Горацио, а вот второй… был еще более угрюм и холоден к происходящему, что даже не обратил на меня ни какого внимания, а лишь поздоровался с Карузо, предложил ему сесть.
Позже я узнал, что это был старый художник, изъездивший весь мир в поисках гармонии и смысла жизни. Они втроем уселись за стол и плавно, не спеша, затянули беседу про свои неистовые мысли, про то, как из раза в раз они убеждались в ничтожестве человеческого существования. Они курили модный в то время опий и говорили, что это третий глаз творца, но таким юным, как я мальчикам не стоит развивать в себе столь страстные привязанности, потому как я не был среди них ни скрипачом, ни художником, ни мастером. А если, мол, начну курить и придаваться веселью, то и вовсе ни кем не стану.
Они пересадили меня в кресло, стоящее напротив камина. И я удовлетворенный своим любопытством сел в него, предполагая, что все равно буду слышать то, о чем они говорят.
Карузо, спустя час изнурительной беседы, спросил у них: Как? Скажите, как танцуют фламинго?
И тишина потихоньку начала въедаться в мой рассудок. Все словно вымерло. Я обернулся. Художник плакал. Горацио молчал, опустив голову вниз, и чуть позже произнес: Я готов сделать этот день последним днем своей жизни. Но лишь игрой я могу рассказать вам, друзья мои, как это божественно!
Художник, достав из кармана пистоль, произнес: Что же и я смогу в красках преподать этот образ.
Карузо ни слова не промолвил, кивнул головой, дав согласие на происходящие действия. Я был напуган!
Горацио взял в руки скрипку и, зажмурив глаза, начал играть. Он играл, словно его душу сжигала пучина океана. Он играл долго и слезы уже катились из глаз не у него одного. Я засмотрелся на камин и был некоторое время заворожен. Но вот произошло то, что повергло меня в смятение. Тишина, фраза: «Вот так!» Выстрел! Я, повернув голову, увидел пятно крови на стене и мертвого художника с оружием в руках. Я взглянул на него, потом на них, потом на стену. И увидел, а может мне, одурманенному дымом, показалось. Но это было так: Я увидел, как капли крови, растекаясь, рисовали образ грациозной птицы, пропадающую в диком ежесекундном порыве танца. Позже я вскочил и с испуганным лицом подбежал к дядюшке Карузо, взял его за руку и, усевшись рядом, заплакал. Но лица дядюшки и Горацио не выражали даже малейшего страха.
Горацио сел за свой старый клавесин и произнес: «Вот так!» Волшебная музыка полилась из-под его рук, плавно наступавших на клавиши. Я молчал и, тихо вздыхая, думал: зачем? Зачем это все?
С каждым изменением такта пульс Карузо то усиливался, то замедлялся, а порой мне казалось, что он и вовсе пропадал. Он дышал вместе с музыкой. Пьеса, написанная Горацио, была поистине великолепна. Я пролистал все времена года и каждую секунду своей жизни. Но последний удар по клавишам породил реплику из уст дядюшки Карузо: «Вот так?» И он, упав на пол, смотрел стремительным и уже неподвижным, но все еще пытливым взглядом на потолок.
Горацио лежал, облокотившись на клавесин и, как я уже понимал, он был тоже мертв, как и все в этой комнате, за исключением меня.
Я дико закричал! Бросился на улицу! Холодный ветер срывал с меня одежду. Слезы застывали у меня на лице. Я невольно представлял себе смерть каждого из них, и мне в тот момент было мучительно больно, но я понимал, что ни кто в этом городе, ни даже на этой планете не был так богат как я! Я, человек видевший, как танцует Фламинго!

2000г. А.Адонин

Адонин Артем Петрович,

Отзывы и комментарии