дождь лупил по земле всю ночь. капли яростно разбивались об асфальт и вязли в мягкой земле. раскаты грома, что с завидной периодичностью то приближались, то отдалялись от холодных стен школы, разрезали мертвую тишину столь внезапно, что все неспящие в эту проклятую ночь резко вздрагивали в своих постелях. в черных, по акульи холодных и расчетливых глазах кристал была лишь непроглядная темнота – не отражались в них даже фонари, что мерзко мигали под проливным дождем. тишина накрыла школу куполом еще пару дней назад, и никто, кажется, не смел даже повысить тона с приглушенного шепота. казалось, что стоит это сделать, как все вокруг закрутится с бешеной скоростью, разрушаясь и исчезая, словно затягиваясь в черную дыру.
ощущение невесомости преследовало ее второй день подряд – занятия были отменены, а кого-то даже поспешили забрать из школы. редкие студенты, выходящие из комнаты лишь в столовую за едой, выглядели премерзко: скорбные лица, натянутые улыбки и тихие «привет». от такого вида тошнило в прямом смысле слова, и кристал старалась лишний раз не выходить из комнаты, лишь бы не видеть этих отвратительных лиц и их запуганных глаз. люди никогда не вызывали у нее положительных эмоций – они почти все по природе своей слабые и до отвращения искренние, настолько хорошие, что проще удавиться, лишь бы не видеть этого. их страдания вызывали в ней волну гнева, скрывать которую удавалось с огромным трудом; лишь только благодаря своей стальной выдержке суджон удавалось держать лицо бесстрастного наблюдателя.
в эту ночь это было особенно важно.
почти что архиважно;
потому что кристал чувствовала, как внутри натягивается тонкая нить, грозясь вскоре лопнуть, больно зарядив в глаз.
все, что окружало ее, почему-то казалось какой-то уродливой карикатурой на реальность – застывшие в скорби и печали лица, черные одежды и зонты, по которым лупил ливень, грязь под ногами и надломленные голоса. утро оказалось не менее мерзким, чем прошедшая ночь. кристал чувствовала себя так, словно впала в анабиоз и ждет удобного момента, чтобы снова проснуться, но это счастливое пробуждение откладывалось и откладывалось. тело двигалось почти автоматически, не утруждая себя консультацией с разумом, поскольку тот определенно скрылся за черным маревом акульих глаз.
в какое-то мгновение суджон ловит себя на мысли, что –
«неужели я такая жалкая, что не могу даже и слезинки выдавить?»
– но почти сразу душит эту мысль на корню, вновь замечая, как заливаются слезами все окружающие ее «сочувствующие» и «сопереживающие». мерзко. мерзко и наигранно – очень в стиле самой кристал чон, что умеет притворяться вашим лучшим другом, чтобы потом не без удовольствия воткнуть нож в спину. но разве кладбище – это место для притворства?
дождь не прекращался ни на минуту, и кристал почти чувствовала, как ее дорогие сапоги вязнут в размякшей земле. хотелось побыстрее уйти отсюда, потому что дышать становилось все тяжелее и тяжелее – воздух будто специально сгущался с каждым вдохом сильнее, желая оставить всех пришедших сюда на этой мертвой земле. ворот черного шерстяного платья неприятно давил на горло, щекоча кожу. хотелось как можно быстрее скинуть эту тряпку с себя, закрыться в комнате и провалиться в длинный сон, чтобы проснуться лишь тогда, когда весь этот кошмар закончится.
голос священника постоянно надрывался, но не замолкал – жужжал над ухом, словно раздражающая мушка. отогнать его не получалось, как бы суджон не старалась. над ней словно поиздевались, поставив в первый ряд, бок о бок со своими одноклассниками, чьи лица скрывались за масками скорби. они не упускали шанса поймать чей-нибудь взгляд, тут же словно бы сжимаясь в сожалении, грустно опуская глаза в землю. кристал упрямо сверлила своим взглядом носки сапог с налипшей грязью, не реагируя ни на чьи предложения поиграть в гляделки, хотя могла явно чувствовать, как ее прожигают сразу несколько пар глаз.
было легко представить, что они говорят.
в жизни все было закономерно, и кристал постигла эту закономерность еще в детстве. кому-то везло, а кого-то преследовали неудачи; кто-то вечно болел, а кого-то не брала ни одна хворь; кто-то купался в деньгах, а кто-то умирал с голоду.
кто-то был охотником.
а кто-то – жертвой.
такая простая истина засела в ее сознании в раннем детстве, когда отец, сходя с ума от своего величия, рушил жизни тысяч людей в угоду своего успеха, а мать, бесконечно влюбленная в себя саму, ставила себя в пример для малышки суджон.
«хочешь жить – научись показывать зубы», – всегда она слышала от отца. он точно был самым «зубастым» из всех людей, что она когда-либо встречала. острые и огромные клыки то и дело вгрызались в плоть всех его врагов, друзей, просто мимо проходящих людей. взгляд голодного волка, хищника, что пришел за своей жертвой, взгляд настоящего охотника – он достался кристал. черный зрачок почти сливался с радужкой, делая ее похожей на акулу – стеклянный взгляд всегда смотрелся дико вместе с улыбкой или усмешкой, будто бы это и не улыбка вовсе, будто бы это оскал. от глупой самовлюбленной матери ей досталась лишь внешность: стройная фигура, модельный рост, шелковые волосы и красивые черты лица. все остальное – отцовское.
читай: хищное.
в сознании кристал с трудом уживалось понятие «друг» – с детства она считала, что людям свойственно предавать, а потому стоит всегда держать свои острые клыки наготове. вокруг нее всегда есть люди, но они просто люди – случайные незнакомцы, соседи по комнате, одноклассники, неудачники, идиоты. какие-то из них чуть ближе, чем остальные. все зависит от того, насколько острые у них зубы и какие глаза: глаза жертвы или глаза хищника.
жертву, между тем, видно сразу.
она вызывает сильное отвращение и непреодолимое желание посильнее вгрызться ей в плоть.
мокрая земля проваливается под ногами, когда ряд стремительно сдвигается вперед. кристал неосознанно вцепляется в ручку зонта посильнее, будто бы она способна удержать ее в вертикальном положении. ей приходится сделать пять шагов, чтобы оказаться возле темного, сливающегося с черной землей, гроба; хватая пригоршню сухой земли, суджон чувствует подкатывающий к горлу ком желчи, который никак не удается подавить. рука плохо слушается, а в глазах плывут черные пятна – все смазывается в одно пятно, и лишь благодаря чужой руке, что тянет ее за предплечье в другую сторону, кристал вырывается из топящей ее трясины. руку, облаченную в черную кожаную перчатку, она машинально вытирает о черный плащ, спеша побыстрее избавиться от пыли и грязи. скудный завтрак просится на волю, и чон стоит огромных усилий не выблевать его прямо здесь, на этом кладбище, сгибаясь в три погибели.
перед глазами встает сутулый образ, знакомый и изученный до мелочей. кристал ведет в сторону, но от падения ее спасает ствол дерева, за мокрую и грубую кору которого она спешит ухватиться пальцами. прогнать ненавистное ведение удается не сразу – только спустя пару минут в легкие начинает поступать достаточно воздуха, а перед глазами не скачут покойники.
в стенах школы кристал чувствует себя пойманной в ловушку мышью – все вокруг напоминает, словно издеваясь, о непроглядной стене дождя, черных зонтах, скорбных лицах и пригоршне земли, что, кажется, до сих пор не отстала от ладони. звенящая тишина душит, сковывая все движения, и суджон вновь ощущает себя в невесомости и вакууме. большую часть дня она проводит в комнате, не имея ни малейшего желания выходить в холодный коридор и видеть все эти лица. ее начинает трясти от непонятной смеси гнева и отвращения, стоит ей заметить в свою сторону какой-либо взгляд. впервые в жизни ей страстно хочется стать никем, пустым местом, слиться с окружающей средой, раствориться в пространстве. исчезнуть бесследно, чтобы ни у кого даже воспоминаний о ней не осталось.
всякий раз, когда обстоятельства вынуждают ее выйти из комнаты в общежитии, в голове бьется лишь одна единственная мысль, видимо, также отражаясь в черных глазах. она, словно бегущая строка, проецирует все ее мысли: «заткнитесьзаткнитесьзамолкнитеисчезните».
и вновь,
«заткнитесьзаткнитесьзамолкнитеисчезните»
из раза в раз,
«заткнитесьзаткнитесьзамолкнитеисчезните»
не переставая.
