Жизнь. Взлёты и падения. Радости и печали. Удары и ласка. Казалось, такой она должна была быть. И у меня в том числе, ведь я — такой же человек, как и все рядом. Тоже из плоти и крови. Тоже умею дышать, слышать, видеть, говорить. Не калека, не инвалид. Но всё вокруг, словно сам мир, говорило "нет". Что я — другая. С самого рождения одаренная этим клеймом, невидимым, но будто бы ощутимым для других на каком-то подсознательном уровне. Либо же просто сама не была в силах увидеть его, не была способна это сделать, в то время как люди вокруг постоянно, при каждой встрече, каждую секунду рядом, наблюдали пылающий знак на коже, возможно, даже какой-то уродливый, словно жуткий ожог на теле, предупреждающий о том, что совсем не нужно воспринимать меня, как равного. Как такого же человека. В детстве это жутко напрягало, временами бесило, да до такой степени, что был период в жизни, полный всяких проделок и пакостей, от безобидных до вполне таких, за которые можно было неплохо так отгрести. И отгребала, только даже лишнего. И всё же это было не то, чего хотелось, не то отношение. Но так хотя бы старшие и дети обращали несколько иное, совсем немножко отличавшееся, но всё же, внимание. Хоть какое-то разнообразие. Ведь после со временем стало наплевать. Поняла простую истину — сколько бы людей не окружало, какого происхождения, образования, возраста, незнакомые или же знающие обо мне хоть немного, — одни и те же. Как капли росы на лугу, купающиеся в пока ещё холодных лучах рассветного солнца. Сделанные из одного теста, из одной и той же небесной воды. И которым предначертано испариться всем вместе, не оставив после себя ничего.

Сколько бы людей не пропускала через себя ежедневно, не запоминая ни лиц, ни запахов, — только мимолётные прикосновения, будь то ощутимые собственной кожей либо же украденные, что мельком всё же попали в поле моего зрения случайно или нарочно, запоминались и оставались в памяти до нового погружения в сон. Они не были серой массой — все эти люди — просто не воспринимала их уже как личности, когда они были в общем и нескончаемом потоке. Лишь выхватывая отдельные лица, фигуры из этой толпы, могла видеть индивидуальность, проявляющуюся в мелочах или в образе в целом. И только тогда что-то могло зацепить меня, привлечь, почти сразу на автомате выхватывая из сумки карандаш с очередным блокнотом, тетрадкой или скетчбуком и тут же делать какие-то зарисовки, пытаясь запечатлеть эту самую уникальность. Выходило обычно так себе, ведь зачастую человек просто снова терялся в толпе, а моя память, к сожалению, не всегда работала на меня. Да и стиль, выработанный невольно годами, был весьма странный и необычный, но он был родной. Такой же другой, как и я сама.

Нелюдима. Да, пожалуй, это слово мне подходило. Я не любила людей как существ, с которыми нужно было общаться, поддерживать какую-то связь, отношения. Если ради выгоды, в магазине, на учёбе или на улице, если вдруг что-то потребовалось — мимолётный контакт могла выдержать, но не более. Чтобы не выносить и дальше так близко все эти взгляды и мысли, кроющиеся у кого-то где-то в глубине, а у кого-то — на самой поверхности, будто выгравированные на коже специально для того, чтобы их можно было легко прочитать. Лишь иногда что-то цепляло в незнакомцах, что-то, что могло мягко подтолкнуть, сделать пару шагов на встречу заинтересовавшему меня человеку, чтобы после неловко переминаться с ноги на ногу и несколько заплетающимся языком обращаться к нему. И всё же подобное обычно ограничивалось лишь очередной картиной или даже просто наброском, коих в квартире было просто несчитанное количество. Редко, безумно, когда подобное выливалось всё же в какое-то подобие общения. Иногда даже на душе возникало что-то вроде жалости от довольно скорого увядания тех или иных взаимоотношений. Но поделать ничего не могла с этим. Видимо, была слишком асоциальна. Либо же просто не нашла ещё того человека, который мог бы хоть немножко выносить мои странности и забавную, правда вместе с тем и местами абсурдную, манеру общения.

Единственные, кого мне приходилось терпеть день изо дня уже на протяжении последних шести лет, были родители. Они же — опекуны. Пожалуй, больше не было никого, кого я могла так ненавидеть. Благодаря ним за эти годы шрамы на теле так и не думали уменьшаться, а спокойная жизнь после достижения восемнадцати взяла и помахала печально белым платочком на прощание. Так что ничего удивительно в том, что дома часто не бывала, нередко даже и ночами, не было — всё просто и закономерно. Эта чёртова квартира душила своей неопрятностью, которая так и бросалась в глаза после уютных скверов или чистых и строгих, сочетавшихся со слишком яркими и красочными, помещений университета. Сковывала холодными тисками, заставляя себя вновь и вновь чувствовать маленькой потерянной девочкой, которая не знает, чего ожидать от страшных и непонятных взрослых. Они слишком любили спиртное, но при этом довольно быстро трезвели и потому пили ещё и ещё, чтобы продлить это неизвестное мне чувство опьянения. Благодаря именно им уяснила раз и навсегда, что пьяные люди — словно мина. Ты знаешь, что она здесь установлена, но не знаешь, где именно. И при каком воздействии извне, при каких условиях всё рванёт, подымая клочки земли и куски зданий в воздух. Аукается на квартире, задевает тело. Даже маленькая коморка не является оплотом спасения. Сколько рисунков эти животные сожгли или разорвали в клочья просто так, ибо им захотелось или не понравилось, что не так посмотрела на них. Именно потому единственный выход — просто не появляться там, проводя, как и раньше зачастую, дни на улице, мешая это время с учёбой в университете.

Окно не закрывалось даже зимой, выдувая остатки тепла из квартиры, а водосточная труба поблизости со временем покрылась местами ржавчиной, но пока исправно выдерживала мой вес и позволяла как спускаться, так и подниматься на третий этаж. Придётся соврать, если скажу, что с первого раза удачно получился такой фокус и впоследствии не было никаких падений, ссадин и прочего. Всё было и не раз. Но, тем не менее, от этого доставалось меньше, чем от нерадивых опекунов, а уж такое в этом случае могла выдержать. Вот и сейчас ладони снова в ссадинах, а на голове, возможно появилась очередная маленькая прядка седых волос, ибо одно из креплений на трубе чуть не слетело на землю, заставив одну из ног на время болтаться в воздухе, а вместе с этим — вырвать этот самый воздух из лёгких. Да, с такими вылазками мне никакого экстрима не надо искать на стороне, всё всегда под рукой дома. Благо тем не менее на этом приключения со спуском закончились, и ноги понесли меня в такие полюбившиеся скверы и улочки, обычно пустынные на закате и при свете луны и звёзд. Как это часто бывает, в голове не было совершенно никакой цели о том, куда иду и зачем — просто шла, лишь бы что-то где-то делать, и желательно подальше от дома. Но обычно спонтанно находила себе какое-то занятие: гуляющая парочка на свидании, бедный, голодный, но такой безумно ласковый и мурчащий котейка, новое заведение, открывшееся совсем недавно и придумавшее для фасада интересное оформление, и многое другое. Совершенно не боялась посадить себе зрение, рисуя всё новые штрихи в вечерних потёмках, ведь мне вполне хватало света от уличных фонарей, пускай зачастую и не таких ярких, как хотелось бы, оттого обычно приходилось после дорабатывать наброски утром или днём, особенно если была возможность снова порисовать с натуры.

Иногда была чем-то похожа на сталкера. Выцепляя людей из потока или просто на безлюдной улице, могла идти за ними квартал, два, три — столько, сколько было нужно или хватало до того момента, пока человек не скроется в каком-то здании. Иногда люди замечали эту своеобразную слежку странной девицы, что уткнулась носом куда-то в листок и следует немного поодаль за ними, время от времени поднимая чуть раскосые глаза на них, практически ни на минуту не отрывая карандаш от бумаги. Замечали и либо ускоряли шаг, либо подходили разбираться, благо последних было единицы, особенно тех, кто забывал про наличие слов и языка и тут же приступал к самым неприятным и нелюбимым с детства прикосновениям.

Вот и сейчас снова та же история. Зарисовывая забавно выросшее дерево в одном из скверов, краем глаза заметила интересную девушку, печально прогуливающуюся ночью и явно долгое время роняющую слёзы по какому-то поводу. Её волосы, растрёпанные, мило и необычно ложились на плечи и спускались по спине, а наряд, немного потрёпанный, добавлял образу капельку неряшливости и какой-то немного детской беспечности. И вот уже на автомате иду за незнакомкой на некотором расстоянии, попутно добавляя всё новые и новые линии и штрихи, не обращая по своему обыкновению на происходящее вокруг ни цента внимания. Ночь же, всё тихо да гладко, мирно.

Обычно.

Внезапный свет со стороны ослепил на какие-то секунды, заставляя жмуриться, прикрывая лицо и глаза ладонью и параллельно пытаясь понять, что происходит. Ведь ничего же не предвещало беды. И только визг тормозов, слишком громкий, казалось, разрывающий барабанные перепонки, на мгновение принёс мысль — дорога. Слишком больно. Отлетая от холодившего кожу капота чувствую, как пальцы впиваются в приятную кожу руля до белых костяшек, мимолётно сомневаясь в правдивости этих ощущений — возможно, всего лишь догадки, ведь водителя не смогла толком рассмотреть из-за слепящих после полумрака фар. И всё же асфальт не такой ровный, как хотелось бы. Всё вылетело из рук куда-то в сторону, практически прихватив за собой и сумку, перекинутую через плечо, вместе с её скудным содержимым. Наверняка одним синяком и парой царапин не отделаюсь, когда приду в себя и увижу, что всё-таки произошло, но сейчас просто была где-то не здесь, кусая губы то ли от боли, то ли от непонимания ситуации, не отдавая себе отчёта в этом. И, кажется, тихо поскуливала, пытаясь как-то пошевелиться, но организм испытал слишком большой шок и неожиданную порцию боли, что отказывался пока как-либо подчиняться мозгу. Впрочем, последний тоже не шибко пытался разобраться в произошедшем и нынешнем, закатив театрально глаза, мол, правила дорожного движения никто не отменял, даже ночью, и вообще, будет тебе это уроком. Потому оставалось лишь надеяться на хоть какие-то клочки адекватности водителя, хотя бы в том, что он не захочет теперь уже проехаться по распластавшемуся и потихоньку приходящему в себя телу, пытаясь смыться с места происшествия.